– Всем привет и добро пожаловать в подкаст «В хорошей компании». Сегодня нам выпала огромная честь поговорить с гостем, который практически не нуждается в представлении – обладателем самого высокого рейтинга в истории шахмат Магнусом Карлсеном.
Во время второй мировой войны почти все сильные шахматисты в Великобритании получили работу в проекте Ultra, где занимались взламыванием кода нацистов. Считалось, что ум блестящего шахматиста может справиться с чем угодно. Как ты считаешь, чему бизнесмены могут научиться у шахматистов?
– Забавно, что ты упомянул об этом. Родители моего отца были большими энтузиастами всего английского и американского, и у них среди прочих была книга, по-моему, Code Ultra, как раз о том, как удалось взломать код «Энигмы». Они посоветовали мне прочитать её, когда я был ещё маленьким, в норвежском переводе, конечно. Однако я понятия не имел, что этим занимались именно шахматисты, пока не посмотрел фильм Imitation.
Знаю, что был по меньшей мере один хедж-фонд на Уолл-стрит, который активно нанимал шахматистов. По крайней мере несколько человек сделали там хорошую карьеру.
Шахматы, когда занимаешься ими с детства, бесспорно, учат тебя решать сложные задачи в условиях ограниченного времени, так что это хороший старт. Дальнейшая шахматная карьера вряд ли принесёт пользу в бизнесе.
– Когда мы инвестируем, мы часто руководствуемся интуицией, хотя обычно называем её распознаванием образов. Мы любим сложные ситуации, потому что в них нас выручает опыт. Это напоминает то, как ты играешь блиц. Как ты балансируешь интуицию и анализ?
– Когда играешь на высоком уровне, твой мозг учится эффективно сокращать поле перебора. Потом, чтобы сэкономить время, можно использовать интуицию, распознавание образов и так далее. Я пользуюсь этим, по-моему, чаще других. Конечно, я могу считать варианты и умею принимать решения на основании глубокого анализа, но это не моя сильнейшая сторона. Когда меня обыгрывают, обычно это происходит, когда кто-то погружается на большую глубину и находит плюсы у решения, которое я интуитивно отверг. Наверное, таким же образом можно получить перевес и в бизнесе.
– Пользуешься ли ты интуицией, чтобы определить, каким направлениям уделить больше внимания при анализе?
– Да, конечно.
– Сколько альтернативных направлений обычно рассматриваешь?
– Скажу так: если у меня больше трёх ходов-кандидатов, значит, я ничего не понимаю в позиции и, скорее всего, они все мне не по душе. Обычно я выбираю из двух вариантов, причём один из них субъективно нравится мне больше, но я пытаюсь как можно сильнее отрешиться от личных предпочтений и анализировать объективно. Если оба варианта меня не устраивают, могу рассмотреть третий.
– Помнится, однажды ты сказал, что не уверен, есть ли польза от дополнительного времени сверх 10-15 минут на ход.
– Прежде всего, нашему мозгу трудно поддерживать необходимую концентрацию в течение более длительного времени. После 15 минут он начинает придумывать довольно дикие альтернативы. Изредка они чего-то стоят, но чаще нет. Для глубоких раздумий 15 минут – это, пожалуй, максимум.
– В нашем деле люди склонны излишне увлекаться анализом. Что происходит, когда ты думаешь дольше 15 минут?
– Либо, как я уже сказал, расширяю область поиска, либо начинаю ходить кругами. Пользы от этого мало. Моё мышление довольно хаотично, и может случиться, что я сделаю ход, который ранее рассмотрел и отверг, но потом забыл, в чём его недостаток, потому что это случилось 20 минут назад, а мой мозг с тех пор пропустил через себя много новой информации.
Когда думаешь слишком долго, многое может пойти не так, это сто процентов!
– В инвестициях мы часто видим, что долгие размышления придают больше уверенности в выборе, но не повышают качество решений.
– Думаю, это довольно точно. В шахматах я не перфекционист, а практик. Я хочу добиться максимального результата и знаю, что моё время ограничено. Но в шахматах немало перфекционистов, которые могут продумать 45 минут и сделать ход, который точно видели с самого начала.
– Ты сильнейший шахматист мира, но уже успел назвать своё мышление хаотичным и признаться, что не ищешь совершенства...
– Я очень хочу постоянно становиться сильнее и достичь максимума в шахматах, так что, наверное, не вполне верно говорить, что я не перфекционист. Но я почти никогда не стану расширять область поиска, чтобы гарантировать, что я не упустил перспективную возможность при выборе ходов-кандидатов, потому что это неэффективный метод работы со временем. Наверное, если бы в нашей жизни на каждое решение давали бесконечное время, мы многое сделали бы иначе. Однако оно всегда ограничено, а решение принимать надо.
– Насколько далеко ты заглядываешь вперёд при расчёте вариантов?
– Дебют обычно готовится заранее, а когда подготовка заканчивается, у тебя обычно есть понимание, в каком направлении двигаться, какие планы применять, на какие пешечные структуры ориентироваться, какие фигуры будут плохими и так далее. Используя эти идеи для планирования вариантов победы, можно заглянуть довольно далеко. Однако соперник всегда стремится разрушить твои планы, поэтому приходится постоянно заниматься и долгосрочным, и краткосрочным планированием.
– Когда шахматы кажутся тебе сложными и когда – простыми?
– Шахматы просты, когда я вхожу в состояние потока, и первая пришедшая в голову мысль обычно верна. Когда у меня не получается реагировать на то, что делает оппонент, это почти всегда говорит о плохой форме. Если я замечаю его угрозу, но не сразу вижу, как её отразить, это тоже не очень хороший знак – угроза и способ от неё защититься должны приходить одновременно.
В целом шахматы становятся намного проще, когда я могу играть интуитивно.
– Шахматы – игра с полной информацией. Что было бы, если бы у вас не было полной информации? Как в бизнесе.
– Шахматы уникальны в том смысле, что хотя у игроков есть полная информация, но играть всё равно очень трудно. Я смотрю на это так: мы хорошо информированы, у нас есть одинаковые инструменты, но мы можем по-разному ими пользоваться... Если честно, я не чувствую, что это игра с полной информацией, потому что мы всё равно не можем рассчитать все возможности до конца.
– Но ты также играешь и в покер?
– Ну да, конечно.
– Там есть элемент удачи.
– Да, и это самое неприятное, ха-ха!
Мне кажется, что сильнейшие в мире игроки в покер сейчас играют в менее эксплуатирующем стиле, не так сильно подстраиваются под конкретного оппонента, словно считая, что у всех есть полная информация об оптимальной стратегии. Так что геймплей не слишком отличается от шахмат.
– Расскажи про риск. Когда ты играешь консервативно и когда идёшь на риск?
– Мой уровень агрессии и толерантность к риску зависят от турнирной ситуации, но также и от соперника. Против пассивных игроков, не любящих рисковать, я буду играть менее консервативно, и наоборот. Против очень агрессивного соперника могу сыграть очень аккуратно.
– Почему?
– Потому что в этом случае я не обязан сам нарушать баланс на доске – соперник сделает это за меня. Я верю, что нарушение баланса на дистанции выгоднее мне, хотя ситуативно может оказаться опасным.
– Выгоднее, потому что соперники сделают ошибку?
– Чем сильнее нарушено равновесие, тем чаще партия закончится победой одной из сторон, а так как я в среднем буду чаще принимать правильные решения, моё ожидание выше. В другом сценарии, против очень крепких и осторожных игроков, мне придётся рисковать, чтобы получить шансы на выигрыш, и иногда я могу перегнуть палку.
Удивительно, как много людей играют крепко и осторожно, но не умеют контратаковать. Хорошее контратака – обязательное дополнение для такого стиля игры. Сильные контратакующие шахматисты – мои самые опасные соперники.
– Как ты калибруешь склонность соперников к риску до партии?
– Многое решает выбор дебюта. Можно выбирать более спокойные продолжения. Можно такие, в которых исполняются длинные компьютерные варианты. Против осторожных соперников имеет смысл резко сворачивать в сторону, как можно быстрее заставляя их принимать ответственные и дисперсионные решения.
– Менялось ли твоё отношение к риску с возрастом?
– Не думаю. С годами я научился лучше оценивать оптимальный уровень риска для конкретной партии. Пожалуй, сейчас я стараюсь чуть чаще нарушать равновесие, но, по-моему, доля риска в моих партиях не меняется.
– Поговорим о команде. У тебя ведь есть команда, которая занимается твоей подготовкой, верно? Как это работает?
– Сейчас у меня нет большой команды. В разное время со мной работало много людей, но сейчас остался только Петер. Мы знакомы уже 20 лет, и последние 11 лет он мой главный тренер. Он занимается дебютной подготовкой с использованием компьютера, ищет новые идеи, что с каждым годом становится всё труднее. По сути, он предоставляет мне выбор, что делать против определённых соперников, а я сам решаю, каким путём мне идти.
Сам я постоянно просматриваю новые партии и играю для практики, но целенаправленной дебютной подготовкой не занимаюсь. Это задача для тренера; у него есть план работы, каждое утро он садится и начинает копать.
– Кто пишет этот план? Кто определяет, над чем работать?
– Иногда я, иногда он. В целом у него это выходит намного лучше, чем у меня, и он отлично знает, что мне нравится, а что нет.
Лично мне дебютная часть шахмат не кажется особенно интересной. Это необходимая стадия, чтобы получить свежую позицию, в которой ты можешь доказать свою силу, но сами по себе дебютные изыскания меня не привлекают, и я рад, что могу их делегировать.
– Что именно у тренера выходит лучше, чем у тебя?
– Использование компьютера для нахождения новых идей. Он умеет применять разные движки и сравнивать их оценки. Глубоко погружается в те направления, которые компьютеру сначала не очень нравятся, но в них я рискую меньше, чем соперник. В целом это очень сложная задача. 15 лет назад он занимался тем же самым для Ананда, и говорит, что находить новые идеи было несравнимо легче. Как на фондовом рынке, все стали намного более информированными и при этом используют примерно одни и те же инструменты для анализа. В таких условиях очень тяжело получить перевес.
– Сейчас ты готовишься не так, как 10-15 лет назад?
– В 2010-2013 годах у меня не было постоянного тренера. Я проводил сборы с разными людьми, но в основном работал сам, хотя и не погружался настолько глубоко, как сейчас. В то время было проще завязывать борьбу, выбирая плохие дебюты. Сегодня все всё знают, и если бы я играл так же, как тогда, меня бы регулярно наказывали.
– Но играть было веселее?
– Ну конечно! Нынешние условия идеальны для растущих шахматистов. Раньше говорили, что нужен месяц, чтобы выучить новый дебют. Сейчас хватит пяти часов: купил дебютный курс, включил движок, и вскоре у тебя есть вся нужная информация. Пришла другая эпоха. Современные движки очень помогают зрителям, которые следят за партиями, но они сильно усложнили жизнь самим шахматистам.
– Значит ли это, что в современных шахматах преуспевают люди с другими сильными сторонами?
– Я отношу себя к гибридному поколению: я вырос с компьютером, но не мог полностью на него положиться и много занимался с доской и книгами. Новое поколение – первое в истории шахмат, воспитанное исключительно компьютером. Они играют не так догматично и не так интуитивно, но считают очень много вариантов полным перебором. Интересно посмотреть, сможет ли новое поколение побить игроков вроде меня, которые больше играют... ну, по чуйке.
Сейчас пришла волна игроков из Индии. Между ними есть отличия, но всех объединяет невероятная сила счёта. Даже при полном отсутствии шахматного понимания, вернее, при довольно посредственной интуиции, они так хорошо считают, что в партиях с длинным контролем способны дать бой даже шахматистам моего уровня.
– А что Китай?
– Игроки из Китая отличаются друг от друга намного сильнее. Есть похожие на молодых индийцев, но есть и представители совершенно других стилей. Нынешний чемпион мира Дин сейчас играет не очень здорово, но на пике он был невероятно хорош в интуитивной динамичной игре.
– Норвегия?
– У нас есть талантливые игроки, которые страстно любят шахматы, но выйти на уровень борьбы за звание чемпиона мира? Тяжело... Естественно, нам не хватает массовости, которая есть у Индии. Но я не вижу в этом проблемы. Главное, чтобы люди рано учились шахматам и наслаждались ими.
– Став чемпионом мира в 2013 году, ты сказал: «Я всё ещё далёк от настоящего понимания шахмат, мне нужно многому научиться». Что думаешь об этом сейчас?
– 10 лет назад я действительно понятия не имел о многих вещах. Думаю, что сегодня играю сильнее, но усилились и другие, поэтому мои результаты могли и не улучшиться. И всё же я чувствую, что каждый день узнаю что-то новое. Вряд ли на этой стадии карьеры мой стиль игры может кардинально измениться, но моё понимание определённых позиций и идей постоянно эволюционирует.
– Какая неудача стала для тебя самым большим уроком?
– В шахматах я всегда был большим оптимистом. В моей карьере было два – два с половиной периода, когда я стагнировал или даже слегка деградировал как игрок, это было ещё до того, как мне исполнилось 19. Однако даже тогда я сохранял очень позитивный настрой. Причин для оптимизма не было, но я был абсолютно уверен, что всё исправится в следующей партии, в следующем турнире.
Мой рейтинг тогда был, вероятно, завышен по сравнению с моим настоящим уровнем игры. Я слишком сильно старался соответствовать этому уровню, брал на себя слишком большие обязательства, рисковал сильнее, чем нужно. Но при всех неудачах я никогда не терял надежды – и со временем всё и правда налаживалось. Достаточно было маленького просвета, и мне снова казалось, что я в полном порядке.
Такой настрой я сохраняю до сих пор. У меня были слабые турниры, иногда я не играю по 2-3 месяца, но всегда знаю, что я очень хорош в этом деле и у меня всё получится.
Не могу сказать, что у меня был какой-то особенно болезненный провал в турнирах или матчах на первенство мира, после которого мне пришлось бы долго приходить в себя. В этом отношении у меня всё складывалось просто отлично.
– Позитивность – это интересно. Позитивные люди больше зарабатывают!
– В шахматах я всегда считал, что правильный баланс лежит где-то между оптимизмом и полной оторванностью от реальности. Среди топ-игроков есть абсолютно поехавшие оптимисты. Например, экс-чемпион мира Крамник. После каждой нашей партии он говорил мне: «Как ты устоял?! Это чудо!»
Не знаю, на самом ли деле он полностью верит в такую оценку, но в анализе он сразу начинает заваливать меня вариантами, в которых он мог выиграть. Если выиграть не удаётся, обычно это объясняется чудом. Я тоже оптимист, но не настолько, стараюсь твёрдо стоять на земле хотя бы одной ногой.
Когда ты настроен оптимистично, ты видишь больше возможностей и чаще ими пользуешься, больше рискуешь, оказываешь более сильное давление на соперника... Это полезное свойство.
– А ещё позитивный настрой делает тебя более счастливым человеком.
– Ну, раз он позволяет чаще выигрывать, ха-ха! И играть легче. У меня были большие серии побед, когда мне казалось, что я играю просто блестяще. Потом в анализе выяснялось, что не всё было настолько здорово, но по ходу турнира завышенная самооценка очень мне помогала.
– Как именно, если она не улучшала качество игры?
– Тем, что я был очень уверен в себе и заряжен на борьбу. Моя уверенность в успехе отнимала веру в себя у соперников.
– Насколько вообще важна психология в шахматах?
– Очень важна. У всех шахматистов одни и те же инструменты для работы над игрой. Есть несколько человек, которые понимают шахматы по крайней мере на очень близком ко мне уровне. Однако без правильного настроя они не смогут выбрать допустимую меру риска, упустят шансы или пойдут на слишком большой риск. Никто не может избежать ошибок, но при правильном балансе ты неизбежно будешь принимать правильные решения чаще оппонентов.
– Можно ли сказать, что успешные шахматисты справляются с неудачами лучше, чем менее сильные?
– Лично я стараюсь избегать неудач, а не учиться с ними справляться. Однако я знаю, что хотя мой рейтинг в классических шахматах уже много лет находится между 2820 и 2880, мой перформанс сразу после поражения превышает 2900. Видимо, я что-то делаю правильно. Наверное, немного больше рискую.
Сложнее справляться с неудачами в быстрых шахматах и блице. Ты проигрываешь обидную партию и должен сразу же играть ещё и ещё. В такой ситуации даже у меня периодически возникают проблемы. Стараешься играть правильно, но мозг отказывается работать, и ты входишь в штопор.
– Ты сказал, что в следующей партии после поражения начинаешь рисковать больше. В большинстве жизненных ситуаций мы поступаем строго наоборот.
– Зависит от ситуации, но в среднем – да, я буду играть в более рискованном стиле. В своём последнем турнире я проиграл партию в самом начале, после двух ничьих. В следующем туре мне выпало играть против второго шахматиста мира. В такой ситуации я решил минимизировать риск, чтобы, так сказать, остановить кровотечение. Для меня это нетипично, но подстройка сработала отлично.
А ещё после поражения я начинаю играть с огромной концентрацией, потому что не хочу проиграть снова. Вероятно, я трачу в этих партиях больше сил.
Недавно у меня был ещё один турнир, в котором я хорошо стартовал, но у китайского игрока Вей И, сейчас он 10-й в мире, получился турнир жизни. В какой-то момент я понял, что просто сыграть турнир на своём уровне будет совершенно недостаточно, мне придётся выигрывать буквально все партии. С таким настроем я садился за стол и выигрывал партию за партией чисто на морально-волевых. Удалось одержать 10 побед подряд и всё-таки победить в турнире. Но такое получается не всегда.
– Как ты вызываешь у себя подобный настрой?
– Думаю, я подхожу к каждой партии с девизом «победа или смерть». Идёшь на большой риск и играешь с максимальной концентрацией. Развиваешь страшное давление на соперника. Возможно, перестаёшь быть оптимистом и становишься «поехавшим». Эффект от такого переключения, конечно, может быть довольно разрушительным.
– Как ты восстанавливаешь ясность ума после поражения?
– Это зависит от характера поражения. Если я делал всё хорошо, но в какой-то момент допустил ошибку, в целом для меня присущую, но не глупую, поражение меня огорчает, но ненадолго, и я быстро прихожу в себя. Если же ошибка была совершенно необязательной или я сел за доску с неправильным настроем, тогда мне приходится прилагать усилия, чтобы перезагрузиться. Делаю дыхательные упражнения, стараюсь побыть в одиночестве. Но после таких поражений сложно полностью прийти в себя, если нет дополнительного дня отдыха.
– Если совершаешь ошибку в личной жизни, тоже быстро приходишь в норму? Или ты не делаешь ошибок в жизни?
– Да нет, иногда делаешь глупости от невнимательности. Думаю, что я испытываю те же чувства, что и все остальные – мне неприятно, стыдно и так далее.
– У инвесторов есть симуляторы, в которых мы анализируем наши ошибки. У тебя есть шахматный движок. Какую пользу ты извлекаешь при анализе?
– Мне интересно разбирать свою игру с движком после партии, всегда это делаю. Важно отличать человеческие ошибки от ошибок, за которые может наказать только машина. Невозможно запрограммировать себя играть, как компьютер, во всяком случае, игроку моего стиля. При разборе партии желательно понять причину неудачи, но не нужно зацикливаться на просчётах второго типа, потому что в дальнейшем ты будешь играть с людьми, а люди делают человеческие ошибки.
– Как твоя физическая форма связана с интеллектуальной?
– Если тело и разум в порядке, результаты улучшаются. Увы, в последние несколько лет я стал немного лениться в отношении занятий спортом.
– Сколько раз в неделю ходишь в зал?
– У меня никогда не было строгого распорядка. Сейчас много играю в гольф и паддл. Когда я дома, занимаюсь с тяжестями раз в неделю, но силовые упражнения мне не особо нравятся. Раньше я, конечно, был намного здоровее и в 20-25 лет выигрывал очень много партий на чистой выносливости.
– Расскажи про гольф.
– Я начал заниматься в прошлом году. Мне очень нравится, но я не очень хорош. Рассматриваю его только как нескучный способ получать физическую нагрузку каждый день.
– Ты говорил, что как шахматист находился на пике в 2013-и и 2019-м. Что особенного случилось в те годы?
– В 2013-14-м я был в отменной физической форме, начал работать с новым тренером, но дело не только в этом. Думаю, я просто был на пике своих физических и умственных способностей.
В 2019-м у меня осталось много неиспользованных идей после матча на первенство мира-2018. Матч был короткий, всего 12 партий, но качество игры было запредельно высоким. Соперники в обычных турнирах, как я быстро заметил, давали мне больше свободы, плюс я мог использовать против них свою подготовку. Ещё в тот момент в шахматы пришёл ИИ – люди впервые стали работать с нейросетями, и те, кто быстро научились добывать новые идеи с помощью ИИ, на некоторое время получили преимущество. За несколько месяцев можно было опередить соперников в дебютах так, как не получалось уже много лет. В общем, в 2019-м совпали несколько факторов, я оказался в нужное время в нужном месте. Не знаю, смог бы я продлить этот период в 2020-м, если бы мир не закрылся на карантин, или нет.
С тех пор у меня было локальные взлёты и падения, но мой уровень в целом достаточно стабилен и немного ниже, чем в 2019-м.
– Какие чувства вызывает у тебя влияние ИИ на шахматы?
– В тот момент ИИ очень вдохновил игроков и тренеров. Сегодня всё ещё бывает интересно сравнивать выводы нейросетей и традиционных движков, а также гибридных, находить отличия между ними, но инструментарий у всех игроков снова одинаковый, и часть очарования ушла. Сейчас ИИ, скорее, выравнивает поле, чем помогает кому-то оторваться от остальных.
– Что он добавил в твою игру?
– Нейросети повлияли на то, как я оцениваю материал и время, в широком смысле, а также безопасность короля. Влияние безопасности короля на оценку позиции на короткой и длинной дистанции я пересмотрел сильнее всего, и это резко улучшило моё понимание шахмат в целом. Время, которое мы тратим на то, чтобы оборудовать укрытие для своего короля. Материал, который жертвуем, чтобы взорвать укрепления вражеского короля. Человеческая интуиция не очень помогает нам в этих аспектах игры, но классические движки, как выяснилось, понимали их ещё хуже! А нейросети нашли новый баланс, и настолько классный, что нам пришлось у них учиться. Я был вынужден пересмотреть в своей игре очень многое.
– В чём главный человеческий вклад в игру на сегодняшний день?
– Раньше существовал подход под названием «антикомпьютерные шахматы» – движки хуже играли в закрытых и более стратегических позициях. Сейчас это уже не работает.
Люди могут объяснять другим людям идеи, которые стоят за ходами, предлагаемыми компьютером. Вряд ли мы можем что-то большее. Для обучения и тренировки помощь человека всё ещё очень полезна. Однако сегодня можно стать очень сильным шахматистом, вообще не работая с людьми и пользуясь исключительно компьютером.
– К чему это приведёт шахматы в ближайшее десятилетие?
– Думаю, шахматы на высоком уровне будут ускоряться. Лично мне очень нравятся шахматы-960 – со случайной расстановкой фигур на первом ряду, но я не уверен, пойдёт ли развитие шахмат этим путём. Для партий с более длинным контролем это кажется отличным решением, потому что сейчас классические шахматы из-за глубины подготовки стали слишком простыми и слишком многое прощают игрокам. Но в целом развитие движков и улучшение дебютных знаний должно привести к ускорению игры, чтобы у игроков осталось хоть какое-то пространство для демонстрации их сильных и слабых сторон.
– Учитывая силу игры компьютера и его влияние на шахматы, не удивляет ли тебя то, что игра сохраняет популярность?
– Прелесть шахмат в том, что они, с одной стороны, очень глубоки, но с другой – очень просты, в них несложно научиться играть. Ещё людей привлекают сильные фигуры, а ферзь в шахматах сильнее похожих фигур в других играх. И то, что мы играем настолько ужасно по сравнению с компьютером, вряд ли имеет большое значение. Конечно, из шахмат ушла загадка. Раньше гроссмейстеры казались волшебниками, но сейчас все видят не только наши сильные ходы, но и ошибки. Однако в этом есть и плюсы – психологически игра стала доступнее. Компьютерные движки выдают оценку, которая очень близка к истине, и зрители могут следить за оценкой.
Большинство зрителей спортивных трансляций не особо интересуются техническими тонкостями. Они хотят видеть счёт, знать, кто побеждает, и чем динамичнее зрелище, тем лучше. Так что я не особо удивляюсь нынешней популярности шахмат. Другой вопрос, стали бы они настолько популярными, если бы появились вчера? Но у шахмат богатая история, и это тоже идёт им на пользу.
– У тебя когда-нибудь был синдром самозванца?
– Не считаю себя особенно гениальным или умным, поэтому иногда чувствовал что-то подобное. Не раз мне казалось, что люди, которые умнее меня, но не могут добиться прогресса в шахматах, просто меня разыгрывают. Сейчас я более-менее смирился с таким положением вещей, но мне всё ещё странно, когда умнейшие люди обращаются ко мне, будто я главный гений в комнате. Мне некомфортно, потому что я считаю себя достаточно умным, но совершенно точно не гением. Просто мне повезло найти идеальное для себя занятие, с которым я очень хорошо справляюсь.
– Насколько этот настрой повлиял на твой успех?
– Он определённо позволяет мне чувствовать почву под ногами, и это довольно полезно в шахматах, но не могу сказать, насколько сильно это повлияло на мои успехи, потому что просто не понимаю причину этих успехов.
– Можешь ли поделиться советом тренера, который запомнился тебе на всю жизнь?
– Я получал много отличных советов, но мне особенно запомнился тот, который дал мне в юности Симен Агдестейн. Он не был моим основным тренером, но мы встречались раз в неделю или две и разбирали мои партии. Как-то он заметил, что в нескольких партиях подряд я разыграл чёрными один и тот же вариант сицилианской защиты. Он сказал: «Мне неважно, считаешь ли ты этот дебют хорошим или плохим, но если ты не будешь искать что-то новое, ты не сможешь учиться».
Сказав это, он подошёл к шкафу... Он вообще похож на меня в том плане, что не очень организованный человек. Подошёл к шкафу, взял почти наугад какую-то книгу и сказал: «Вот, например, этот дебют. Выучи его».
Я выучил и применил его в следующей партии. Потом сыграл что-то ещё...
Открытость новому и готовность постоянно учиться, а не повторять известные и удобные для меня схемы – этот подход принёс мне большую пользу.
– Что новое ты изучаешь сейчас, помимо гольфа?
– Учу испанский, потому что через некоторое время собираюсь переехать в Испанию...
– Почему?
– Из-за... погоды. Ха-ха! Мне хватило норвежских зим. Я буду проводить часть времени в Норвегии, но точно не хочу сидеть здесь шесть зимних месяцев.
В целом я живу довольно простой жизнью, у меня простые радости. Год назад я начал думать, не подыскать ли мне новый путь, другую карьеру, но пока ничего подходящего не нашёл.
– Последний вопрос: что можешь посоветовать молодым?
– Будьте любопытными. Учитесь. Читайте! И играйте в шахматы. Но не делайте их своей работой, если только не собираетесь стать лучше всех в мире.
